ИГОРЬ МАЛАХОВ
Этого человека судили дважды. Первый раз за сопротивление действиям советской власти, которого не было. Во второй раз за контрреволюционную организацию, которой он не создавал. Между тем вся жизнь епископа Ейского Евсевия является примером стойкости, верности своим убеждениям и готовности исполнять свой долг до конца. Пусть даже смертного.
В мае 1922 года в ейский Михайло-Архангельский собор зашла группа местных чекистов. Незваные гости начали рассовывать по мешкам драгоценную церковную утварь. Возмущённый откровенным грабежом епископ Евсевий велел бить во все колокола. Вскоре площадь перед собором оказалась заполнена народом – набатный звон собрал здесь несколько сотен ейчан. Грабители струхнули, вызвали подкрепление. Из казарм прибыли войска и помогли чекистам пронести добычу через толпу. Считается, что за организацию этих беспорядков епископ Евсевий и был арестован 4 января 1923 года. Но рассмотрим события того времени внимательней. В 1921-22 годах в Поволжье свирепствовал голод, явившийся следствием необдуманной экономической политики большевиков, ведь у крестьян в ходе продразвёрстки изымалось всё съестное. Патриарх Русской православной церкви Тихон разрешил церквям передавать в фонд помощи голодающим драгоценное имущество, не использующееся при богослужении. Но большевики использовали это решение как предлог для изъятия всех церковных ценностей. На Кубани таким образом в течение нескольких месяцев (с марта по июль) были ограблены практически все наиболее значительные храмы. Из инструкции тимашевскому руководству, подписанной секретарём Кубчеробласткома А. Чёрным (этот документ опубликован в книге Петра Макаренко «Прости нас, Господи…»): «Изъятие церковных ценностей производить в первую очередь в городских церквах, начиная с наиболее богатых». И особо оговаривается: «Коммунисты должны быть на соседних улицах, не допуская скопления, надёжная или дежурная часть, лучше всего ЧОН, должна быть поблизости». Можно предположить, что такие распоряжения были разосланы по всей Кубани. Но в Ейске отнеслись к указаниям А. Чёрного халатно, раз толпа перед Михайло-Архангельским собором всё-таки собралась, а за войсками пришлось посылать в казармы. Но бунта не было. Ейчане не собирались воевать с властью. Ейский краевед Геннадий Климентьев пишет, что многие из стоящих на соборной площади просто крестились и плакали, глядя как грабят церковь. По слухам, это событие обернулось некоторыми жертвами для мирного населения. Возможно, что грубые красноармейцы хорошо поработали прикладами, наверное, даже и штыками, пробивая в плотной толпе проход для чекистов, нагруженных тяжёлыми мешками с церковным добром. Если бы беспорядки действительно имели место, репрессии не заставили бы себя ждать. Но епископа Евсевия арестовали лишь спустя почти восемь месяцев. Обычно скорые на расправу большевики на этот раз подозрительно затянули с наказанием.
Скорее всего, ейские события мая 1922 года использовали лишь как предлог для удаления с кубанской политической сцены неудобного владыки. Дело в том, что Евсевий являлся ярым противником организации «Живая Церковь», созданной примерно в это время большевиками в противовес Русской православной церкви. С помощью пошедших с ними на соглашение некоторых епископов, была сделана попытка привлечь на службу новой власти служителей веры. Ведь Русская православная церковь (РПЦ) официально была отделена от государства. Терпеть рядом с собой столь мощную и влиятельную организацию, способную воздействовать на умы и души миллионов людей, большевики не могли и решили создать полностью послушный им аналог РПЦ. Но «Живая Церковь» оказалась чем-то вроде заменителей вкуса в современных продуктах, этаким «Е 01». Язык ощущает сладость, но ужасно вредно.
Люди, знавшие епископа Евсевия лично, говорили о нём как о священнике, строгом в вопросах церковной дисциплины. Не терпел небрежного и легкомысленного отношения к богослужениям. Был немногословен, избегал светского общества, при этом не замыкался и любой верующий мог найти у него значимую поддержку. Выходец из семьи священника, Евсевий (в миру – Евгений Петрович Рождественский) в своё время учился в Тамбовской духовной семинарии, затем окончил Казанскую духовную академию, став учёным богословом. Это духовное учебное заведение считалось одним из лучших в России. Оно специально готовило православных священников и миссионеров для Сибири и Дальнего Востока. Духовным наставником Евсевия во время учёбы в академии был некий старец Гавриил (Зырянов). Известно, что ни один из многочисленных воспитанников этого человека в годы революционных потрясений не отступился от веры и не предал надежд своего учителя. Ко всему прочему Евсевий был молод, решителен и энергичен – в 1922 году ему исполнилось всего тридцать шесть лет.
Понятно, что священник столь строгих взглядов, каковым был епископ Ейский Евсевий, не мог терпимо относиться к «живоцерковцам». Когда движение «Живая Церковь» начало распространятся на кубанской земле, к нему примкнул архиепископ Кубанский Иоанн (Левицкий). Евсевий тут же объявил его впавшим в раскол и прекратил упоминать имя Иоанна во время своих богослужений. В конце 1922 года он прибыл в Краснодар, взял на себя управление Кубанской епархией и организовал новый епархиальный совет. Но уже 4 января 1923 года Евсевия арестовали.
Евсевия посадили в одну из камер краснодарской ЧК. Каковы были условия его содержания там, можно судить по воспоминаниям эсера Георгия Покровского «Кубанская чрезвычайка», прошедшего через ту же тюрьму немного ранее непокорного епископа Ейского. Немыслимая грязь, полчища блох и вшей, переполненные камеры, затхлый и смрадный воздух, издевательства тюремщиков, отсутствие прогулок, медицинской помощи и бани. Еда выдавалась один раз в день, да и та… Впрочем, дадим слово свидетелю. Это надо процитировать дословно: «Что касается пищи, - пишет Покровский, - то, помимо её отвратительности (чёрствый, как камень, хлеб и просяной с кукурузой суп), она раздаётся в скотских условиях: за неимением посуды пища разносится по камерам в тех самых вёдрах, из которых ежедневно моются отхожие места, коридоры и полы присутственных и неприсутственных комнат Чеки. И как бы для полноты ансамбля, разливается и раздаётся рядом с «парашей», в атмосфере наибольшей вони и наибольшей грязи. Только отчаянный голод побеждает чувство брезгливости и заставляет есть казённую пищу. Как-то раз пища отдавала запахом какого-то лекарства. Объяснилось это просто: ведро, в котором была принесена пища, употреблялось при мытье полов в амбулатории Чеки, в которой делались перевязки больным чекистам, и в ведро попали загноенные, пропитанные лекарствами сменные повязки». По отзывам К. Варсонобьева, П. Никифорова и других эсеров, имевший значительный опыт подпольной работы, «год заключения в тюрьме при царской власти равен месяцу сидения в ЧК – по лишениям и издевательствам над заключёнными» (цитируется по сборнику «Красный террор глазами очевидцев»).
Верующие своего духовного пастыря в беде не бросили. Уже 7 января – на третий день после ареста – от них Евсевию была сделана первая передача пищи. Епископ отослал милосердным людям благодарственную записку. В дальнейшем такие передачи стали регулярными. В тяжелейших условиях епископа Евсевия продержали около трёх месяцев. Лишь в начале апреля его перевели из камеры ЧК в одну из тюрем на окраине Краснодара, где условия содержания были значительно мягче, по крайней мере, для Евсевия. Большевики готовили показательный процесс, и подсудимый должен был предстать перед революционным трибуналом и зрителями в благопристойном виде. Несмотря на то, что основным обвинением для Евсевия и ещё девятнадцати подсудимых было «организация саботажа и выступление против изъятия церковных ценностей», политическая подоплёка этого дела видна даже в самом названии, которое получил этот процесс: «кубанская тихоновщина».
Показательный процесс продолжался двадцать четыре дня. На скамье подсудимых, кроме Евсевия, оказались его секретарь священник Новак, агроном Александр Гангесов, другие светские и духовные лица. Их обвиняли в противодействии изъятию церковных ценностей и связях с патриархом Тихоном. Заседания суда проходили в помещениях разных кино- драматических театров Краснодара. Залы были заполнены зрителями. Процесс широко освещала газета «Красное знамя», не скупившаяся на издевательские реплики в адрес обвиняемых. Тем не менее, публика, среди которой было много дам и священников, по большей части сочувствовала епископу и его товарищам по несчастью. Государственное обвинение на процессе представлял прокурор Раусов. Но более всего неистовствовал представитель общественного обвинения председатель местного общества «Безбожник» Белоусов. Одним из четырёх защитников был знаменитый адвокат Хинтибидзе. О Евсевии впоследствии он отзывался с восхищением: «Человек исключительного ума, одарённый большими способностями. Равного ему я не имел среди своих подзащитных за всю многолетнюю практику». Действительно, Евсевий держался с большим достоинством и всегда находил нужные ответы. Тем более что процесс из судебного мероприятия зачастую превращался в религиозный диспут. Так однажды Белоусов задал ему язвительный вопрос: «Вот вы сидите на скамье подсудимых две недели и всё твердите о существовании бога, находящегося на небесах. Однако сколько я ни посмотрю на небо, вижу только небо. Не можете ли вы более убедительно доказать нам существование бога?» На что Евсевий ответил: «Это так точно непонятно для меня, как и то, что я, сидя здесь на скамье подсудимых, смотрю на вас, вашу голову, знаю, что в ней есть черепная коробка, а мозгов в ней не вижу». Публика Белоусова обсмеяла.
Защита была блестящей, поведение подсудимых безукоризненным, но, кажется, всё было решено заранее. Среди нескольких десятков свидетелей обвинения были епископ Кубанский Иоанн и многие священники-«живоцерковцы». В своей заключительной речи Белоусов метал громы и молнии: «Граждане судьи, я бы хотел, чтобы вы, когда уйдёте в совещательную комнату, с вами была тень голодающего Поволжья и чтобы рукою голодающего Поволжья был написан приговор по настоящему процессу». Судьи совещались почти сутки. В итоге епископ Евсевий получил семь лет строгой изоляции. Александра Гангесова приговорили к пяти годам заключения, остальных – к более коротким срокам.
Наказание Евсевий отбывал в Иркутске. Освободился в 1926 году по амнистии. Был епископом Ниждеудинским, временно управляющим Иркутской епархией. Затем он – епископ Забайкальский и Нерчинский. С апреля 1930 года Евсевий – архиепископ Шадринский. Наученный горьким опытом, он старался более в конфронтацию с властью не вступать. Даже когда в начале 1930 года в Забайкалье начались аресты священников, Евсевий разослал по церквям следующее увещевание: «Полученные мною сведения об аресте отдельных лиц из подведомственного мне духовенства и газетные заметки, обвиняющие некоторых из них… обязуют меня напомнить духовенству… о необходимости лояльного отношения к соввласти. Уменьшение числа работников на ниве Христовой не в интересах церковного дела». Но репрессивная машина уже завертелась. И неважно было – лоялен ли советской власти Евсевий и подчинённые ему священники или нет. Вскоре грянул громкий Читинский процесс. Начавшийся в конце 1930-го, он продолжался почти весь следующий год. Общее число обвиняемых на нём составило 238 человек. Очевидна была его антицерковная направленность: почти все подследственные были либо священниками, либо активными прихожанами. Современный исследователь Дмитрий Саввин очень внимательно изучил материалы дела «контрреволюционной организации, возглавляемой епископом» и написал о трагедии читинского духовенства не одну статью. Среди основных причин возникновения этого процесса он называет «всплеск антисоветского повстанческого движения в сельских районах РСФСР в конце 1920-х – начале 1930-х гг., вызванный коллективизацией». Церковь к тому времени ещё оставалась мощной организацией, влияющей на умы и души большинства населения. Автором процесса, направленного против наиболее активной части забайкальской епархии, стал начальник читинского оперативного сектора ОГПУ Яков Бухбанд. Был создан миф о существовании в Забайкалье некой тайной организации, ставящей перед собой целью свержение советской власти вооружённым путём. Из материалов дела: «Организацией распространялись и изготовлялись листовки контрреволюционного характера, листовки и воззвания религиозного, но по сути дела контрреволюционного содержания, литература монархического и антисемитского характера, полностью использовался церковный амвон, с которого члены организации попы говорили проповеди контрреволюционного порядка в завуалированном виде».
Уже в ноябре 1930 года были арестованы и расстреляны близкий к Евсевию протоиерей Николай Любомудров и Константин Стерьхов. Первый ранее был полковым священником в армии Колчака, второй – чиновником по особым поручениям при генерал-губернаторе Забайкальской области. Их ОГПУ и объявило руководителями контрреволюционной организации. Сына расстрелянного священника Любомудрова Сергея чекисты убедили сотрудничать и вкладывали ему в уста все необходимые «свидетельства» против обвиняемых.
Евсевия арестовали 22 января 1931 года в Мариинске. Его доставили в Читу, и 9 февраля состоялся первый допрос. Вскоре Яков Бухбанд лично провёл очную ставку архиепископа с Сергеем Любомудровым. Последний подтвердил, что Евсевий был главой контрреволюционной организации. А 16 февраля архиепископ дал «признательные» показания: «В декабре 1928 года Стерьхов впервые упомянул в беседе со мной, что существует в Чите монархическая организация. Я отнёсся к известию скептически, указывая, что при соввласти никаких подпольных организаций не может быть, так как бдительность и зоркость многомиллионноглазого ОГПУ изумительны». Умный Евсевий и в столь трудной ситуации иронизировал. Он и на этот раз оказался на высоте. Показания давал только на тех, кто уже был расстрелян. Никого больше в качестве членов тайной организации не называл, стараясь не навредить тем, кто ещё мог спастись.
В конце марта 1931 года Особая тройка полномочного представительства ОГП Восточно-Сибирского края вынесла первый приговор. Последние были объявлены в ноябре. Некоторые священники были приговорены к высшей мере наказания, другие – к различным годам заключения. «Иуда» Сергей Любомудров получил всего лишь три года как плату за сотрудничество. Архиепископа Евсевия приговорили к десяти годам с конфискацией имущества и отправили в один из Мариинских лагерей Кемеровской области.
И в заключении Евсевий не терял присутствия духа. Из Юргинского лагпункта он пишет в Шадринск монахине Анастасии Золотуриной: «Завтра полгода, как я оставил Иркутский изолятор, будучи отправлен в концлагерь. За эти полгода я никакой вести ни о Вас, ни от кого-нибудь другого из Шадринска не получил, самому же весьма хотелось знать о Шадринске, как близком моему сердцу городе. Здоровье пока ничего, настроение бодрое, хотя силы мои от условий питания и работы слабеют. Привет Епишиным, Вдовину, Протопопову, Вениамину и всей знакомой мне общине и её труженикам и труженицам. Как хор? Будьте здоровы».
А вот ещё одно письмо Евсевия той же Анастасии Золотуриной: «Досточтимая о Господе Анастасия Леонтьевна. Мир Вам и радость о Дусе Святе! Не знаю, получили ли Вы мою открытку, которую я послал Вам с «Красного пахаря» (нашего совхоза №3). Сейчас я нахожусь в новой командировке – на амбаре №2, состою весовщиком при отсыпке и отпуске овса. Посылочка Ваша мною ещё не получена. Приношу Вам и Вашим духовным друзьям благодарность за заботы. На Ваш запрос, в чём я нуждаюсь, говорю, что в нашем положении с благодарностью принимается не только масло, посылкой которого Вы озабочены, но и простой ржаной сухарь. Адрес мой: г.Мариинск Зап.-Сибирского края, совхоз №3 1-го отделения Сиблага ОГПУ. Да хранит Вас всех Матерь Божия».
О том, что случилось с Евсевием в дальнейшем, можно судить лишь по материалам следственного дела, по которому он проходил: «Будучи размещены в одном бараке, з/к з/к Рождественский (мирское имя Евсевия – прим. автора), Бокурский и другие ежедневно в обеденный перерыв и вечером в бараке вели контрреволюционные разговоры, дискредитировали вождей партии и правительства, вели разговоры среди лагерной массы о том, что вскрытого троцкистско-зиновьевского блока нет, а начинается новое пополнение лагерей, т.е. опять пойдёт в тюрьмы масса невинных людей…» По делу проходили семеро обвиняемых: архиепископ Евсевий, игумен Кирилл Зеленин, священник Максим Гуреев, иеромонах Кирилл Зимин и др.
Из обвинения: «Отбывая место заключения в Юргинском ОЛП, находясь в общих бараках, объединились в контрреволюционную поповскую группу и открыто вели контрреволюционные разговоры против советской власти, вели среди заключённых контрреволюционную агитацию, распространяли провокационные слухи о падении советской власти». К августу 1937 года следствие было закончено, но Евсевий и ещё несколько обвиняемых к этому моменту уже находились в другом лагере – на руднике Темир-Тау. Туда и были направлены материалы дела для доследования. В скором времени архиепископу Евсевию было предъявлено совсем уж бредовое обвинение как «главе офицерско-поповской контрреволюционной организации, занимавшейся систематической фашистской агитацией». Тройкой при УНКВД при Новосибирской области 28 октября 1937 года Евсевию был вынесен приговор: высшая мера наказания. Его расстреляли там же, на руднике Темир-Тау, 5 ноября 1937 года. Местонахождение могилы архиепископа неизвестно.